Через некоторое время мне велели подняться и отвели к Инсару, сидящему перед костром. Каждый шаг давался мне с бо́льшим трудом, но ковылять перед ним, словно старуха, я не стала.

– Мои люди сказали, что поймали косоглазого на воровстве, – бросил мне Инсар, едва успела я подойти к нему.

– Я попросила мальчишку принести мне обувь.

– Лжёшь.

Короткое слово хлестнуло по лицу, словно пощёчина.

– Ты не умеешь просить. Ты умеешь требовать и приказывать. Но ты бы ни за что не отдала такой приказ мальчишке. Воровать? Дочь Ликомеда, недавняя правительница Веркса́ла… Ни за что. Но я не могу оставить этот проступок без внимания.

Инсар замолчал, вглядываясь в огонь, потом перевёл взгляд на свои руки, поднял глаза, смотря вдаль поверх моей головы. Куда угодно – только ни на меня. Словно бы неведомая сила заставляет его избегать смотреть мне в лицо.

– Попроси.

– Что?

– Попроси меня, чтобы я простил этот проступок твоему мальчишке. И он избежит наказания.

– Просить? Обращаются с просьбами к равным себе, всё остальное – мольбы. Ты низвёл меня до статуса рабыни. Ты не хочешь, чтобы я просила, ты жаждешь, чтобы я умоляла тебя о снисхождении. Но ты был прав. Я не умею просить и не стану умолять. Никого и никогда.

– Никогда – слишком долгий срок для человеческой жизни. Я дам тебе шанс, но если ты им не воспользуешься, пеняй на себя. Тебя накажут точно так же, как и твоего раба.

В ответ я слабо улыбнулась.

– Гордость. Всё, что в тебе есть держится на ней, как на скелете. А если я сломаю ей хребет, преломив на колене?..

Не дождавшись ответа, Инсар махнул рукой воину, сидящему у соседнего костра.

– Ломай. Но делай это своими руками, Инсар.

Взгляд скользнул плёткой по моему лицу и устремился вдаль.

– Вы успели напоить лошадей?

– Да, все расположились на привал.

– Хорошо, тридцать мер времени. И пускаемся в путь.

– Но…

– Пускаемся в путь! – рыкнул Инсар, – мне сменить вороного жеребца на пегого. Рабыню вместе с мальчишкой привязать к вороному и пустить в конец колонны. Пойдём скорым шагом. Уведи её и выполняй сказанное…

Инсар старается держаться далеко впереди отряда и сам осматривает окрестности, делая всё для того, чтобы находиться как можно меньше времени рядом с… ра-бы-ней. Он пытается приучить себя произносить это слово. Оно на удивление легко соскальзывает с губ, когда он произносит его вслух. Но каждая буква этого короткого слова жалит изнутри, когда он пытается назвать её так про себя. Не выходит. Ещё ни разу не вышло. Рваными короткими слогами с длинными паузами – но никак не единым, цельным словом.

До того как вдохнул воздух Верксала, всё казалось таким простым: выбить трон из-под её стройных ножек, лишить столь любимого ею города и власти, встряхнуть девушку так сильно, чтобы слетели с кожи все, до единой, крупицы позолоты. Кто она без трона? Никто. Верно? А эмир не стал бы церемониться с рабыней. Косоглазый жадный ублюдок слишком долго облизывался на богатый город и упорно шёл к желанной цели, набирая мощь и объединяя улусы. Нужно было оставить горделивую красотку у эмира, пусть бы хлебнула из чаши унижений сполна, нашёптывал холодный разум. Но он не смог сдержаться. Никогда не мог. И сейчас – тоже, вырвал из рук косоглазых миркхицев только для того, чтобы самому сжать в кулаке маленькое сердце, надавить как следует и оставить на ладони лишь мокрое кровавое пятно.

При одном взгляде на неё в груди начинает что-то шевелиться: разворачивается во всю свою ширь и ему мало места. Тому чувству без названия негде развернуться. Оно бьётся в рёбра, словно в прутья клетки. И проклятые пальцы чешутся: так сильно хочется сжать в объятиях и провести по нежной коже, запустить пятерню в волосы, перебирая пряди. Она не признаёт своего поражения даже сейчас, когда у неё ничего не осталось: ни города, ни власти, ни богатства. Даже заскорузлое безобразное тряпьё, что он кинул, ей не принадлежит. Швырнул уродские тряпки нарочно, чтобы под ними спрятать ослепительную красоту. Но вышло с точностью до наоборот: грязные, запылённые обноски подчёркивали белизну кожу и на лице сильнее выделялись омуты синих глаз.

У неё нет ничего, но в маленьких изящных пальчиках зажат поводок, который до сих пор натягивается и дёргает его следом за ней. У неё нет ничего. Но, кажется, есть нечто большее. Хотя с последним он ошибся. Успела обзавестись рабом, миркхийским выродком: скалящимся, но тем не менее послушно трусящим рядом с ней. Умная сука. Держит друзей близко, а врагов, пусть даже в лице тощего подростка, ещё ближе.

Вот опять. Стоило только расслабиться, мысли, словно прихотливые воды реки, вновь потекли по направлению к ней. Ему стоило больших трудов заставить себя не думать, не переживать, не чувствовать. Отрицание, возведённое в абсолют. Всё его пребывание на земной тверди стало одной не жизнью после её предательства. Перехватил воспоминания и заставил их замереть на месте, до рези в глазах вглядывался в картины, проносящиеся в воспалённом воображении. С разбегу – вглубь, ещё и ещё – прямиком на дно. Задержать дыхание и смотреть через колыхающуюся толщу боли на сладкие видения. Искать знакомые черты и не находить их, убеждая себя, что всё было лишь прихотью и игрой.

Как живые перед глазами встали картины из прошлого, застилая реальность дрожащим миражом… Тогда было до невозможности сладко и хорошо, но следом за тем – обвинения в подстрекательстве рабов на восстание. Нелепые, лишённые основания, клеветнические. Лязг решётки и временное оцепенение. Но под кожей бурлило негодование и желание, острое, как никогда ранее, покинуть пределы города лживых золотых масок. Ждал ли он действий от неё? С его стороны это было бы безумием. Но он и стал безумцем, когда с лёгкостью перешагнул через разделяющую их пропасть и позволил себе зависнуть во время свободного падения, подавшись на красноречивый зов омутов её синих глаз и уговоры стройного тела, жадно льнущего к нему. Мягкие губы изгибались в улыбке словно лук, посылающий стрелу, бьющую без промаха прямиком в его сердце. Горячим шёпотом они убеждали в возможности иного развития их отношений.

Смешно. Она, едва перешагнувшая порог девичества, живущая по писаным канонам и отчего-то верящая в какие-то идеалы. И он, уже вкусивший стылую горечь разочарования, с грузом прожитых жизней на плечах. Идиот, принявший весточку от неё с благоговейным трепетом. Короткая записка на крошечном свитке. Острые буквы, сильно вдавленные в шероховатую поверхность бумаги. Так, словно хотела выдавить их не только на бумаге, но и нанести их отпечаток на саму ткань реальности. Дальнейшее – лишь вопрос времени и его мастерства использовать даже крошечную возможность. Быстро и почти бесшумно. Лишь едва слышный хруст шейных позвонков и бульканье крови.

В назначенном месте, у окраины было, как всегда, темно и безлюдно. Только в тени стен виднелись силуэты лошадей и тонкая, знакомая фигура стояла около одного из животных, перебирая тонкими пальчиками гриву лошади. Он тихо окликнул её по имени и двинулся было к ней. Слабая улыбка коснулась её бледных, почти обескровленных губ, она отрицательно качнула головой.